Зимой Надежда Самойловна решилась подать заявление в партию. Вечером она сидела за столом необычайно молчаливая, бледная и строгая. Что-то писала, долго думая над каждой строчкой. Что-то шептала про себя, перечитывая написанное. Вспоминались прожитые годы, нерадостное детство в многодетной семье. Рано пришлось пойти по чужим людям, батрачить. Горек был заработанный кусок хлеба.
— Что ты пишешь, мама? — Саша никогда ещё не видел мать такой взволнованной.
Мать повела бровью, хотела было крикнуть: «Не мешай!», но вдруг порывисто схватила Сашу, крепко поцеловала и, глядя на него широко раскрытыми глазами, сказала:
— Заявление, сынок, пишу, чтобы приняли меня в партию.
В избе было тихо. Витюшка спал, отец ушёл к соседям.
— А меня, мама, примут в партию, когда я вырасту большой?
— Примут, сынок, но только вначале будешь пионером, потом комсомольцем. Вот в школу пойдёшь — всё узнаешь… — задумчиво говорила мать.
— А скоро я в школу пойду? — нетерпеливо допытывался Саша.
Мать объяснила, что в школу записывают только с восьми лет. И, видя, что Саша сразу помрачнел, предложила:
— Сходи сам, попроси учительницу, может быть, примет.
Сказала она это шутя, но Саша принял всё всерьёз и отправился записываться в школу.
— Записали, — сообщила ему потом Надежда Самойловна. Ласково потрепав сына по голове, она с грустью добавила: — Кончились, Шурик, твои гулевые денёчки. Теперь будешь трудиться.
«Иду в школу…»
1 сентября 1932 года, как только пастух на утренней зорьке выгнал скотину и мать в избе загремела чугунами и вёдрами, Саша был уже на ногах. Возле крыльца радостно суетились Громила и Тенор. Саша объяснил им:
— Сегодня иду в школу…
Большая светлая горница с широкими окнами, заставленная новенькими, блестевшими от краски партами, выглядела нарядно, празднично от развешенных лозунгов и свежевыбеленных стен. Притулившись за партами, ребята робко шептались друг с другом и боязливо поглядывали на черноволосую, строгую на вид учительницу Александру Степановну.
Немного спустя Павел Николаевич, встретив учительницу на улице, поинтересовался:
— Всё собираюсь вас спросить… ну как мой пострел?.. Даётся ему наука?
— Способности у Саши хорошие… — похвалила Александра Степановна. — Мальчик развитой, сообразительный, любит пошалить, но слушается.
Вернувшись домой, Павел Николаевич сообщил жене:
— Довольна учительша нашим Шуркой… Способности, говорит, у него хорошие…
Однажды зимой мать вернулась из города сияющая:
— Ну сынки… будем строить школу… Разрешили!
Весной, как только просохла дорога, по большаку потянулись в село подводы с лесом, кирпичом, тёсом.
К осени большой бревенчатый сруб школы оделся железной крышей, заблестел широкими стёклами окон.
Во второй класс Саша пошёл уже в новое школьное помещение. Ребята гурьбой ходили из класса в класс, радовались — везде светло и просторно.
В один из декабрьских дней 1934 года нарядные третьеклассники выстроились в коридоре в два ряда. Юноша в военной гимнастёрке, представитель из райкома комсомола, вышел вперёд. В наступившей тишине хором зазвучали звонкие, вздрагивающие от волнения ребячьи голоса, повторявшие слова торжественного обещания. Наконец-то исполнилась заветная Сашина мечта. Он — пионер! И станет таким же мужественным, как Павлик Морозов. «Быть честным, преданным своей Родине!..» Он будет честным и преданным. «Хорошо учиться!..» Он станет ещё лучше учиться!
Завидев на дороге почтаря, комсомолку Варю, Саша стремглав выскакивал навстречу и обратно торжественно возвращался со свежими газетами. Дома хозяйственно распределял прессу — кому что полагалось.
Мать получала «Правду», отец — местную районную газету, а Саше и Витюшке Надежда Самойловна выписывала «Пионерскую правду».
Названия прочитанных книг, так же как и просмотренных фильмов, Саша записывал в особую тетрадь. Зимой в село несколько раз приезжала кинопередвижка, и в списке появились «Красные дьяволята», «Чапаев» (посмотрел 5 раз), «Весёлые ребята», «Новый Гулливер».
Среди книг вслед за «Сказками» А. Пушкина шли «Мёртвые души» Н. Гоголя, «Детство и отрочество» Льва Толстого. Вскоре в этом списке появилась книга «Как закалялась сталь» Николая Островского. Саша записал в свою заветную тетрадь в голубом переплёте крылатые слова Павки Корчагина о жизни, которая «даётся человеку один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
Без задержки «Как закалялась сталь» сразу же переселилась к Степку. От Степка к Серёжке и затем к Зинке. Как живой, в островерхой с красной звездой будёновке, стоял перед пионерами Павка Корчагин. Колхозных лошадей ребята стали водить в ночное по-военному, вскачь, лихо махая самодельными саблями.
Здравствуй, Лихвин!
В декабре 1938 года Надежду Самойловну перевели на работу в город, в райисполком.
Павел Николаевич не возражал, но менял деревню на город с большой неохотой. Избу отец вначале не хотел и заколачивать — собирался весной вернуться на пасеку.
В Лихвине Чекалины занимали половину одноэтажного деревянного дома на улице Володарского — две светлые оштукатуренные комнаты с кухней. К дому примыкал крытый двор. Рядом амбар с вместительным, как жилая комната, чердаком. У ребят была своя — угловая — комната с широким трёхстворчатым окном, выходившим в небольшой садик, огороженный палисадником. Из окон виднелась замёрзшая Ока.
В седое январское утро 1939 года Саша, одетый в нагольный овчинный тулупчик, с портфелем в руках подошёл к крыльцу школы. Двухэтажное школьное здание уже звенело и гудело от шума ребячьих голосов.
Мать и отец были довольны, что Саша так быстро заимел новых друзей. Появились свои приятели и у Витюшки. Осенью 1939 года гитлеровская Германия напала на Польшу. Сразу запахло грозой. Лица людей посуровели. Все понимали: заняв Польшу, фашисты подойдут к нашей границе. В двухэтажном особняке на Советской, где помещался военкомат, теперь до глубокой ночи горел огонь. Очевидно, там тоже беспокоились и готовились.
Когда же Красная Армия освободила Западную Украину и Западную Белоруссию, у ребят появилась тяга ко всему военному. Саша теперь ходил в сапогах, гимнастёрке, со значком «Ворошиловский стрелок» на груди.
Билет № 11 253 055
Многие ребята из его класса начали готовиться к вступлению в комсомол. Сашу всё более охватывали тревога и уныние. В Уставе ВЛКСМ, который он уже знал почти наизусть, было ясно сказано, что в комсомол принимают с пятнадцати лет. А ему, Саше, ещё только четырнадцать с небольшим. Как тут быть? Неужели ещё год — целый год ждать осуществления своей мечты?
Дома Саша попросил мать:
— Ты мне поможешь написать автобиографию?
— Это ещё для чего? — удивилась Надежда Самойловна. — В комсомол тебе ещё рано, не примут…
— Почему рано? — горячо запротестовал Саша. — Во время Гражданской войны с тринадцати лет принимали.
— Кого же это принимали?.. — удивилась мать.
— Как кого?.. А Павку Корчагина… Ты же читала Островского… А «Школу» Гайдара читала?.. Там главный герой ещё мальчишкой начал воевать.
Матери нравилась горячность Саши. «Нетерпеливый…» — думала она с любовью.
На следующий день Саша принёс в учительскую заполненную анкету и автобиографию. В анкете умышленно была допущена серьёзная неточность, и это теперь угнетало Сашу, который ненавидел ложь.
«Пускай… — подумал он. — Всех будут принимать, а меня?.. Разве я виноват?..»
4 января 1940 года Сашу вместе с другими школьниками, принятыми на собрании в комсомол, вызвали в райком.
К секретарю райкома его пригласили почему-то первым. Тревожно оглянувшись на ребят, он шагнул за дверь кабинета. За столом, помимо первого секретаря райкома, очень молодого, светловолосого, в военной гимнастёрке, сидели ещё четверо.
Он отвечал на все вопросы чётко и уверенно, заслужив похвалу сидевших за столом.
— А зачем ты вступаешь в комсомол? — неожиданно спросил секретарь, взглянув на окружающих.
Саша немного помедлил.
— Чтобы помогать нашей Коммунистической партии укреплять Советскую власть, — проговорил он и с загоревшимися глазами, чувствуя, как голос у него зазвенел, добавил: — Как комсомолец, если понадобится, и жизни своей не пожалею за Родину…
Через неделю Сашу с ребятами снова вызвали в райком и вручили новенькие, пахнущие типографской краской комсомольские билеты.
— Какой лёгкий номер — впереди две единицы, в конце две пятёрки, — говорили ребята о Сашином билете.
Только теперь Саша обратил внимание на свой номер — 11 253 055. Но мать, рассматривая комсомольский билет сына, обратила внимание совсем на другое. Стоял там год рождения — 1924-й, хотя Саше было хорошо известно, что родился он в 1925-м.
— Это что?.. — медленно спросила мать. — Год себе приписал?
Она сразу догадалась. Саша стоял перед ней весь красный, опустив глаза, и оправдывался:
— Какой я теперь пионер, когда ростом выше всех ребят в классе… Паспорт буду получать — год исправлю… Настоящий поставят…
Особенно бранить сына мать не стала. Она понимала, как трудно было Саше отстать от своих товарищей.
«Война, беда, мечта и юность»
Семья Чекалиных сидела за воскресным столом у дедушки и бабушки в Песковатском, когда по радио сообщили о нападении гитлеровской Германии на СССР. Изба сразу же опустела, Надежда Самойловна побежала обратно в город, где у райкома партии уже толпился народ. Саша записался в истребительный батальон.
Заседание бюро райкома партии, на котором обсуждался вопрос о подготовке к подпольной работе на случай эвакуации района, закончилось поздно ночью.
Командир истребительного батальона Дмитрий Тимофеев (в реальности Дмитрий Тетерчев. — Авт.) вызвал к себе Сашу Чекалина:
— Завтра поедешь со мной… На охоту. Винтовку не бери. Охотничье ружьё есть?.. Вот и хорошо, возьмёшь с собой.
Утром Саша недоумевающе посмотрел на Тимофеева — вместе с ними на охоту ехал секретарь райкома партии Калашников. «Газик» быстро рванулся вперёд, подпрыгивая на неровной булыжной мостовой. Сердце у Саши взволнованно билось. Эх, если бы ребята в городе могли увидеть, как он вместе с Тимофеевым и Калашниковым мчится на машине! Но улицы в городе по-прежнему были пустынны.
Высокий, обросший густой бородой лесник Берёзкин казался нелюдимым, замкнутым, но Саша знал, что душа у него открытая, добрая. Мужики в Песковатском его уважали за неподкупную честность. Берёзкин оделся, взял охотничье ружьё и повёл Тимофеева, Калашникова и Чекалина в густую чащу леса.
«Если придут фашисты, я останусь здесь, в партизанском отряде», — объявил Саша своему отцу, наблюдая, как тот воспримет его решение. Павел Николаевич не стал разубеждать сына. Он внимательно посмотрел на него и отметил, что за последнее время Саша повзрослел.
В Лихвин вошли немецкие оккупанты, установив свой «новый порядок». На перекрёстках появились таблички на русском и немецком языках с новыми названиями улиц.
Но когда вблизи города был взорван вражеский склад с боеприпасами, многие жители воспрянули духом. А потом взлетели в воздух штабеля со снарядами в Черепети. В Лихвине всерьёз заговорили о партизанах. Оккупанты развесили напечатанные крупным шрифтом объявления, в которых предупреждали, что за помощь или укрывательство партизан жителям грозит расстрел.
«Я клянусь…»
Дмитрий Тимофеев выстроил партизанский отряд «Передовой» на опушке леса:
— Наша Родина переживает тяжёлые дни… Судьба наших близких, наших детей решается теперь здесь, под Москвой… Невелик наш отряд… — Тимофеев, помедлив, прошёлся глазами по шеренге, взглянул в лицо каждому, — но нанести врагу урон мы сумеем.
Саша стоял, крепко сжимая в руках винтовку. Словно издалека доносился до него голос командира:
— В нашем районе фашисты сосредоточивают свои резервы. Подвозят боеприпасы, горючее, создают интендантские склады… А если мы эти базы уничтожим? Если вражеские снаряды разорвутся не под Москвой, а здесь? Если бензин сгорит здесь, а не в самолётах?..
Вслед за командиром так же кратко выступил комиссар отряда Дубов (в реальности Павел Макеев. — Авт.). Его Саша знал и раньше как работника Осоавиахима.
В такой же необычной тишине Саша вслед за Дубовым негромко и глухо произнёс слова присяги:
— Я клянусь…
И сразу же партизанский отряд вышел на большак — обстрелял недалеко от города автоколонну врага. Три подорвавшихся на минах грузовика остались чернеть под откосом колёсами вверх.
Несколько дней спустя Костров, Клевцов, Ильин и Саша, находясь в засаде у селения Мышбор, увидели на заминированной дороге транспортную колонну врага. Впереди, подпрыгивая на ухабах, шёл трёхколёсный мотоцикл, за ним, вытянувшись серым извилистым хвостом, ползли двенадцать нагруженных машин-фургонов, прикрытых серыми брезентами. Когда передние машины, очевидно со снарядами, начали взрываться на минах, мотоцикл рванулся вперёд и благополучно проскочил опасную зону. Но тут Саша выбежал из кустов и удачно брошенной гранатой подбил мотоцикл с офицером и водителем в чине ефрейтора.
Вернувшись в лагерь, Саша чувствовал себя героем. В приказе по отряду было отмечено его бесстрашие, говорилось о двух уничтоженных им фашистах.
Павел Николаевич ночевал у своих родителей в Песковатском. Только сели пить чай, как в окно тихо и осторожно постучали. Старики побледнели, тревожно глядя на сына, но Павел Николаевич не испугался, почему-то сразу подумав: «Шурка!».
Слушая Сашу, старики и Павел Николаевич лишь качали головами. За его скупыми словами о только что пережитой опасности чувствовались большая внутренняя сила и уверенность в себе.
Поздно вечером Саша лежал на печке рядом с отцом и рассказывал ему о партизанском отряде, о том, как они с Митей Клевцовым ходили в город.
— Ты передай командиру, что, если потребуется, я сил не пожалею, — сказал Павел Николаевич сыну. — В любом деле смогу вам помочь. Леса знаю как свои пять пальцев.
В это время в дверь постучали — и в избу ввалилось несколько фашистов и полицай. Они увели с собой Павла Николаевича, а сына-подростка не тронули.
Саша попытался освободить отца, но тоже был захвачен немцами. Их посадили в амбар, потом повели в избу и по дороге они сумели убежать в лес к партизанам.
В лесу отец и сын наткнулись на странного немца, который не стал в них стрелять. Это был советский разведчик-окруженец, который хорошо знал немецкий язык и носил гитлеровскую форму. Сашины песковатские друзья соорудили плот, на котором переправился выходящий из окружения отряд советских бойцов.
Красноармейцы спустили плот на воду. В темноте тихо плескалась река. Небо стало проясняться, морозило.
— Ну, Александр Чекалин, если после войны встретимся, лучшим моим другом будешь, — сказал капитан группы Антипов, с удовольствием глядя на стройного, подтянутого юношу, молодцевато вскинувшего свою винтовку на плечо. Капитан крепко пожал Саше руку.
В деревню, где скрывались Надежда Самойловна и Витя, зашёл проведать свою семью сторож из МТС, зять у которого тоже находился в партизанском отряде. Он сказал, что Саша — один из лучших разведчиков. Ловчее, чем он, никто из партизан не умеет добыть необходимые сведения, достать у врага оружие. Командир хочет представить его к правительственной награде — ордену.
В 16 мальчишеских лет…
В начале ноября 1941-го установилась холодная, дождливая погода. Саша сильно простудился, и руководство отряда направило его в деревню Мышбор к человеку, близкому к партизанам, у которого Чекалин мог бы отлежаться.
Не желая рисковать теми, кто хотел его приютить, Саша ушёл к себе домой, в Песковатское. Друзья детства принесли ему еду, затем разошлись по домам.
А ночью в сенях тяжело заскрипели половицы. Сорвав крючок, в избу грузно ввалились несколько человек. Саша отскочил к окну и выхватил из кармана гранату.
— Сдавайся! — хрипло, перебивая друг друга, закричали полицаи.
— Комсомолец не сдаётся! — крикнул Саша, взмахнул над головой гранатой и, швырнув её в полицаев, спрятался за печку. Но взрыва не последовало.
Сашины друзья Зина и Егор всё видели и слышали: как загремела выбитая рама и посыпались осколки стёкол, как караулившие у дома фашисты сшибли Сашу и, скрутив ему руки, повели по дороге к мосту.
Уже с утра всё село знало, что Саша схвачен в своём доме фашистами, а выследил его староста Никифор Авдюхин.
Юного партизана привезли в Лихвин. Допрашивали со всем палаческим изуверством. Чекалин молчал. Его пытали долго и жестоко, но он не ответил ни на один вопрос фашистов и не выдал своих боевых товарищей.
Саше устроили очную ставку с Митей Клевцовым, рассчитывая заставить юных партизан заговорить. На Митю было страшно смотреть: в кровоподтёках, синее лицо, запёкшиеся губы, разорванная в клочья рубашка. Но держался он спокойно, и Саша понял: Митяй устоял, ничего не выдал, и ощутил новый прилив сил.
Ночью в камере ребята шёпотом говорили о наступающем празднике — 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.
6 ноября 1941 года полицаи Лихвина начали сгонять народ на центральную городскую площадь. На нижнем суку ясеня, одиноко стоявшего посреди площади, чернела, покачиваясь от ветра, верёвочная петля.
Вскоре из комендатуры вывели босого Сашу Чекалина. Теперь, когда на него смотрели сотни глаз своих, непокорённых советских людей, Саша снова ощутил необыкновенный прилив сил. Пускай все видят, что фашисты не сломили его, что он их по-прежнему не боится. Саша шёл по выпавшему ночью первому снегу. До дерева с петлёй оставалось двести шагов… Сто… Сто шагов жизни. И каждый шаг приближал его к бессмертию. Но всё-таки — как же хотелось жить…
— Дорогие товарищи, родные мои! Немцы убили моего шестнадцатилетнего сына. И не просто убили. Они сперва истерзали, измучили его лютыми пытками, а потом повесили. 12 солдат вели моего Шуру в немецкий штаб! Целая свора допрашивала и пытала его. А он был перед ними один. Они его так стерегли, так зверствовали над ним, что можно подумать, будто они его боялись. Да, так оно и было! Нет, не победить, не запугать фашистам нашу молодёжь, как они не запугали Шуру моего дорогого. «Всех нас не перевешаете!» — крикнул в лицо палачам мой сын. И в предсмертную минуту запел «Интернационал». Вот какая была сила в сыне моём! Вы понимаете — большое у меня горе, но и гордость большая за сына, за Родину, которая его воспитала, — сказала медсестра РККА Надежда Чекалина на митинге в защиту детей от фашистского варварства 19 апреля 1943 года.
Вначале Надежда Самойловна и Витюша прятались в селе Токареве, поддерживая связь с партизанами. После Сашиной гибели они пересекли линию фронта и вышли в расположение одной из частей Красной Армии под Тулой. Надежда Самойловна начала работать в медсанбате, Витя Чекалин стал курсантом, затем танкистом. Победу над гитлеровской Германией мать и сын отпраздновали в Берлине, случайно встретившись на одной из его улиц.
— Шурина мука смотрела на меня отовсюду, — писала Надежда Самойловна в брошюре «Мой сын» (1942). — Увидела наших — согрелось сердце. В первый раз за всё время мне стало легче. Мы остались в части — рассказала комиссару о сыне и муже, он согласился. Когда освободили наш район, пришло мне письмо. Муж писал, что Шурино тело нашли возле виселицы, в снегу. Обмыли его, одели и похоронили на площади. Эта площадь теперь называется площадью имени Александра Чекалина.
5 февраля 1942 года был опубликован указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении А. П. Чекалину звания Героя Советского Союза (посмертно).
«Никогда не забудем мы юного героя Александра Чекалина, — писала в те дни газета „Правда“, — мужественно принявшего смерть на фашистской дыбе, но не выдавшего товарищей».
3 апреля 1942 года Никифор Авдюхин и Алексей Осипов, сдавшие комсомольца-партизана Сашу Чекалина немцам, были расстреляны по приговору суда. При пересмотре дела в 1957 и 1993 годах приговор остался без изменения. В 1962 году в селе Песковатском Суворовского района Тульской области открылся Дом-музей Александра Чекалина и был установлен его бюст-памятник.
Виктор Чекалин после Победы продолжил карьеру военного. Павел Николаевич в мирное время жил в Песковатском и работал на колхозной пасеке, умер в 1987 году. Надежда Самойловна ушла из жизни в 1992-м, но её пронзительные материнские слова остаются вне времени:
— Мы Шуру в семье героем звали — шутя, конечно. Уж очень быстро он вверх тянулся, высокий, стройный, широкоплечий. Скажут, бывало: «Какой у тебя, Чекалина, сын растёт!» Улыбнешься: «Ну, что там…» А про себя подумаешь: «И верно». Гордилась я сыном. Учился он отлично, всё на лету хватал — такая у него была память. Точно отпечатывался у него в мозгу урок. Вот сейчас подошли весенние дни, и так у меня сердце сжимается…
Любовь ЯРМОШ